— Не следует быть рабом предрассудков.
— Без сомнения, но скоро ты сама во всем убедишься. Страшно ревнив и утверждает, что происходит из старинной испано-американской семьи. Я не верю ни единому его слову, и, кажется, свои сомнения появились и у Фелисите.
— Не ты ли сообщил мне в письме, что он играет на аккордеоне?
— Да, в оркестре Бризи Беллера, в «Метрономе». Он выходит в луче прожектора и начинает раскачиваться. Кузен Джордж собирается заплатить Бризи баснословную сумму за разрешение поиграть у него на барабане. Через него Фелисите и познакомилась с Карлосом.
— Она в самом деле влюблена в него?
— Говорит, что безумно, но ее начинает смущать его ревнивость. Сам он не может с ней танцевать в «Метрономе», потому что находится на работе. Но если она приходит туда с кем-нибудь, он смотрит зверем поверх своего инструмента, а во время сольного номера подходит к ее столику на разведку. О том, где она бывает еще, он выведывает у собратьев-музыкантов. Похоже, все они — очень сплоченная корпорация. Будучи приемной дочерью кузена Джорджа, Фе, конечно, привыкла к сценам, но кажется тем не менее слегка обескураженной. Думается, кузина Сесиль после беседы с моей матушкой спросила Фелисите, не может ли та полюбить меня. Фе тут же позвонила, спросила, как я отношусь к болтовне ни о чем, и предложила вместе позавтракать. Мы так и поступили, а какой-то дурак сообщил об этом в газете. Прочитав заметку, Карлос проявил себя во всей красе. Заговорил о ножах и о том, как в его семействе поступают с женщинами, когда те проявляют легкомыслие.
— Фе — просто ослиха, — помолчав, изрекла Карлайл.
— Дорогая, каждое твое слово — золото.
4
По адресу «Герцогская Застава», 3, на Итон-плейс стоял красивый особняк элегантных, хотя и чрезмерно сдержанных пропорций в георгианском стиле. На фасаде лежал отпечаток умеренности, небольшими отступлениями от которой были веерообразное окно над дверью, сама дверь с великолепным декором и парочка арок. Без особого риска можно было предположить, что это здание стало городским домом уверенной в себе богатой семьи в довоенные годы и семья эта оставляет его на попечение слуг в конце лета и с началом охотничьего сезона. В таком особняке могли вести упорядоченную праздную жизнь ничем не примечательные люди.
Эдуард Мэнкс высадил свою кузину возле дома, передал ее багаж немолодому спокойному слуге и напомнил о предстоящей встрече за обедом. Карлайл вошла в холл и с удовольствием отметила, что в нем ничего не изменилось.
— Ее светлость в гостиной, мисс, — сказал дворецкий. — Вы хотели бы?..
— Я сразу пройду туда, Спенс.
— Благодарю, мисс. Вам отведена желтая комната. Ваши вещи я отнесу туда.
Карлайл проследовала за дворецким в гостиную. Едва они поднялись на лестничную площадку второго этажа, как за дверью слева раздался ужасающий шум. Покончив с серией непристойных диссонансов, саксофон разразился протяжным воем; под клацанье тарелок ему вторила какая-то дудка.
— Наконец появились радиоприемники, Спенс? — вырвалось у Карлайл. — Я думала, здесь они под запретом.
— Это оркестр его светлости, мисс. Они репетируют в бальном зале.
— Ах, оркестр, — пробормотала Карлайл. — Я совсем забыла. Боже милостивый!
— Мисс Уэйн, миледи, — объявил Спенс, остановившись в дверях.
Леди Пестерн и Бэгот, пятидесятилетняя, высоковатая для француженки женщина, двинулась навстречу гостье из дальнего угла вытянутой в длину комнаты. В ней впечатляло все — хорошая фигура, ухоженные волосы и восхитительное платье. Она казалась с головы до ног плотно упакованной в прозрачную пленку, не позволявшую внешнему миру нарушить это совершенство. В ее голосе присутствовала выразительность. В безукоризненной дикции и хорошо уравновешенной фразеологии угадывалась иностранка, которая прекрасно управляется с чужим языком, но не любит его.
— Карлайл, моя дорогая, — проговорила она и аккуратно расцеловала племянницу в обе щеки.
— Как приятно снова видеть вас, тетя Силь.
— Своим приездом ты доставила нам огромную радость.
Карлайл подумалось, что они произносят заученные приветствия, словно герои какой-то допотопной комедии, но тем не менее получают от них неподдельное удовольствие. Две женщины были симпатичны друг другу и, ничего не требуя взамен, просто радовались своим встречам. «В тете Сесиль, — сказала Карлайл в разговоре с Эдуардом, — мне нравится ее абсолютный отказ придавать чему-либо чрезмерное значение». Он напомнил о нескольких вспышках гнева леди Пестерн, но Карлайл заметила, что эти вспышки служили для тети предохранительными клапанами и, вероятно, не раз удерживали ее от актов физического насилия в отношении лорда Пестерна.
Они сели рядом у большого окна. Карлайл, неукоснительно следуя введенному леди Пестерн ритуалу обмена наблюдениями над окружающим миром, позволила себе не без удовольствия оглядеть небольшие карнизы и хороших пропорций стенные панели, затем стулья, столы и шкафчики, которые, хотя и не несли на себе отчетливых признаков времени изготовления, гармонично складывались тем не менее в единое целое, построенное на устремленных в прошлое ассоциациях.
— Мне всегда нравилась эта комната, — сказала она наконец. — Я рада, что вы в ней ничего не изменили.
— Я ее отстояла, — ответила леди Пестерн, — выступив против самых злодейских поползновений твоего дяди.
«Увы, прелюдия окончена, — подумала Карлайл, — и мы переходим к сути дела».
— Твой дядя, — продолжала леди Пестерн, — на протяжении последних шестнадцати лет периодически предпринимал попытки затащить сюда молельные круги, латунных Будд, пристроить здесь тотемный шест и худшие образцы сюрреализма. Я отразила все эти попытки. Однажды мне даже пришлось расплавить серебряную статуэтку какого-то ацтекского божества. Лорд Пестерн купил ее в Мехико. У божества была отталкивающая внешность, а у меня имелись достаточные основания считать статуэтку подделкой.
— Он ничуть не изменился, — заметила Карлайл.
— Точнее будет сказать, дорогое дитя, что он постоянен в своем непостоянстве. — Леди Пестерн неожиданно и выразительно всплеснула руками. — Подумать только — он смешон, но жить с ним совершенно невозможно. Он сумасшедший, если не обращать внимания на некоторые малосущественные технические подробности. К сожалению, его нельзя освидетельствовать как душевнобольного. Будь у меня такая возможность, я знала бы что делать.
— О, Боже!
— Повторяю, Карлайл, я знала бы, что делать. Не пойми меня неправильно. Сама я смирилась. Надела броню. Научилась выносить бесконечные унижения. Лучше любого шута могу пожимать плечами. Но когда речь заходит о моей дочери, — грудь леди Пестерн высоко вздымалась, — самоуспокоению не может быть места. Я заявляю о своих правах. Я буду сражаться.
— Что же на самом деле происходит с дядей Джорджем?
— Во всем, что касается Фелисите, он занимается попустительством и приближает несчастье. Ты взаправду ничего не знаешь о ее делах?
— Ну…
— Я так и думала, что знаешь. Он — профессиональный музыкант, его игру ты наверняка уже слышала, едва ступив на порог нашего дома, ибо сейчас он здесь, в бальном зале, по приглашению твоего дяди. Почти наверняка и Фелисите там. Немыслимо вульгарный молодой человек… — губы леди Пестерн дрогнули, она немного помолчала. — Я видела их вдвоем в театре. Он ниже всякой критики. Невозможно передать словами. Я просто в отчаянии.
— Я так вам сочувствую, тетя Силь, — сказала Карлайл, начиная беспокоиться.
— Я знала, что могу рассчитывать на твою поддержку и помощь, дорогое дитя. Фелисите тебя обожает. Не сомневаюсь, что она доверит тебе свои тайны.
— Да, но, тетя Силь…
Из дальней части дома послышались голоса.
— Они идут, — торопливо сказала леди Пестерн. — Репетиция окончена. Сейчас твой дядя и Фелисите будут здесь. Карлайл, я тебя умоляю…
— Я не думаю… — с сомнением в голосе начала Карлайл, но, услышав дядин голос на лестничной площадке, нервно вскочила на ноги. Леди Пестерн жестом, обозначавшим чрезвычайную значительность момента, положила руку на плечо племянницы. Карлайл почувствовала, как к горлу подкатывает истерическое хихиканье. Дверь распахнулась, и в комнату упругой походкой вошел лорд Пестерн и Бэгот.
Глава III
Предобеденная
1
Росту лорд Пестерн был небольшого, около метра семидесяти, но так ладно скроен, что не производил впечатления недомерка. Во всем: в одежде, цветке в петлице, аккуратно постриженных голове и усах — сквозила франтоватость, правда не чрезмерная. Светло-серые глаза его с розоватым ободком излучали не знающую удержу дерзость, нижняя губа выдавалась вперед, на скулах явственно играл здоровый румянец. Он проворно вошел в комнату, быстро поцеловал племянницу и повернулся к жене.
